Лакомка-ветерок слизнул густые сливки послеобеденного тумана. Самые рослые волны обозначились вдали, заиграли золотом солнечных монет. Асвейг смотрела на рассеивающийся туман, гонимый ярким солнцем, и взгляд увязал в его дымке, намокал, тяжелел, сползал вниз, стекал каплями, вливался в нечто огромное, необъятное. Она смотрела сквозь воду, проваливаясь в раздумья о домашних делах, которые крали драгоценное время, проскользнувшее меж пальцев, подобно сегодняшнему робкому туману. Асвейг расположилась в небольшой бухте, она любила этот пляж, хоть он и находился далеко от дома, галька к этому времени нагревалась, воруя тепло летнего солнца, чайки пели оды морю, волны своей суровостью пугали даже в самые спокойные дни. Здесь ее душа пела, она находилась в гармонии с холодными скалами и бушующей водной стихией. Но сегодня все было иначе. Море молчало, чайки попрятались, словно страшась тишины, а туман на своих белых волнах нес беспокойство и сомнения. Асвейг никогда не отличалась хорошим чутьем, старшие женщины говорили, что Богиня-мать обделила ее этим даром, даром чувствовать на расстоянии своих родных, даром предугадывать желания, даром, которым обладали почти все северянки. Но девушку это не печалило, она давно смирилась с этим и лишь в отзвуках природы пыталась угадать то, что другие знали наверняка.

Асвейг сидела облокотившись на перевернутую лодку, смотрела вдаль и вышивала незатейливый рисунок, повторяя очертания берега, ей хотелось подарить братьям новые рубашки, когда они вернутся с победой и дарами. Она закрывала глаза и видела их встречу, почти чувствовала сильные объятья Сверра, слышала раскатистый смех Фритхофа, хвастливые рассказы о битвах Миккеля и ласковый взгляд Йохана, того, кто был ей истинным отцом последние годы. Воспоминания о братьях унесли Асвейг в далекие грезы и она не заметила, как проказливая игла выскочила и больно уколола палец. Капля алой крови приговором упала на вышивку, а жадная ткань быстро впитывала живительную влагу, словно голодный зверь. Асвейг смотрела на испорченную рубашку и видела в том дурной знак, сердце зашлось в бешеном ритме, а руки поразила дрожь. Предчувствие беды мечом поразило в самое сердце, лишая покоя. Девушка убрала вышивку в корзину, вытерла кровь с пальцев и подняла взгляд к небу, она молилась своей покровительнице, великой Богине-Матери, просила отвести ненастье, защитить ее родных, уберечь дом от бури. Она сама не сможет ответить как много времени провела в молитвах, но когда поднялась на ноги, те отозвались болью. Тело затекло от долгого прибывания в неудобной позе, руки замерзли, а коварный туман и вовсе рассеялся, словно и не было дурных знаков, померещилось.

Домой она шла в расстроенных чувствах, сама не понимая причин, холодный ветер нашептывал слова утешения, лаская кожу своими робкими прикосновениями, успокаивал неразумную. Но с каждым шагом ее тоска и тревога нарастали, нервы натягивались подобно тетиве, того гляди и лопнет нить. Асвейг подошла к большому общему дому и замерла, на лице ее отразилась улыбка, ведь ее ждал добрый друг, Ивар, тот, что приносил с собой веселье и радость. Она ускорила шаг, почти бежала, но в какой-то момент, когда до гостя оставалась всего пара шагов, остановилась. Об его взгляд споткнулась. Не смотрят так люди пришедшие с добром. Во взгляде Ивара Тордассона плескалась боль, боль утраты, ее не спутаешь ни с чем. Плетеная корзинка выскальзывает из рук Асвейг и с противным звуком падает в грязь, а к каплям крови примешивается сырая земля, как последний знак, от которого не отвернуться.
— Кто? — Одними губами произносит она, но даже этот едва различимый шепот кажется оглушающим и пугающим. Тетива натянулась до предела и любое слово Ивара будет приговором...

Отредактировано Asveyg Ulvdottir (2018-08-13 20:57:27)

Еще утром она была счастлива, молилась Богине-Матери за братьев, видать плохо молилась, недостаточно. В один день сиротой осталась без дома и будущего, но то часто случается в последние годы, чего удивляться и на судьбу роптать? Не ты первая, не ты последняя, милая Асвейг. Незачем сейчас слезы лить и страхи разводить, будет для этого час подходящий. Страхи да сомнения - они вроде воды дождевой. Дождя уж нет вовсе, а сырость донимает, мурашки по спине гонит. Вот и сейчас Асвейг стояла рядом с другом добрым, лбом к плечу его прижималась, ком в горле стоял такой, что и слова не вымолвить, дрожь предательская все тело пробирала, а она держалась. Негоже дочери ярла сырость на людях разводить, гостя смущать, да люду дворовому повод для сплетен давать. Она сильная, она справится, да и Ивар не бросит, заберет, в дом конунга отвезет, а там не дадут пропасть, честь не позволит сироту оставить без крова.

— Сверр всегда говорил, что они вместе уйдут, ему боги сны посылали, а я не верила, глупым его называла и смеялась над ним. Выходит, это я глупая, а он провидцем был, о судьбе знал наперед и не испугался, да и мне свое добро оставил, чтоб совсем не пропала... — Говорила Асвейг отстранено, словно и не она вовсе. Сожалела, что брата не слушала, что не попрощалась как должно, верила, что вернутся, ведь на свете нет никого сильнее и ловчее сыновей ярла Ульва. По батюшке душа не плакала, от этого стыдно становилось, но ведь и не вызвать слез по тому, кого и при жизни не любила. Не о том сейчас думать надо, не о том. Дел столько на плечи ее свалилось, что и за месяц не переделать, а у нее лишь день, незачем дольше сидеть уже в чужом доме, пусть и не нашлось пока хозяина. — Поеду. С тобой и к врагу в пасть лезть не страшно. Утром отправимся, а сейчас дел много. Ты отдыхай, коня в стойле размести, вечером праздник поминальный по ушедшим будет, а с рассветом ты и я покинем этот дом.

Асвейг отстранилась от Ивара и, расправив плечи, направилась к дому. В ее словах и движениях больше не было жизни, словно неведомым духом ведомая она раздавала указы, велела девкам вещи ее собирать, да к вечеру столы накрывать. Весть по городу пустить, чтоб в общий дом все приходили, дочка ярлова слово держать будет. Ивара она не видела, хотя знала, что здесь он, поблизости, стоит только позвать и он плечо свое поставит, потому что своих даже звери дикие не бросают, а людям и подавно негоже. Прежде Асвейг так не слушались, а тут по любому ее указу летали, словно сами боги их подгоняли. В каждом слове девчушки, что вмиг на десяток лет состарилась, они сталь и боль чувствовали, горечь и соль, от такой смеси добра не жди. Невзгоды, они хуже репейника, прилипнут, потом вовек не отцепятся, потому обходили стороной девицу, что траурным венцом голову свою покрыла. Не жена, не невеста, не сестра, не дочь, душа неприкаянная...

К вечеру в большом доме яблоку упасть негде было, все собрались помянуть друзей павших, да дочку ярла послушать. Асвейг вышла на помост, где кресло отца осиротевшее стояло, взглядом ледяным окинула толпу и речь свою начала. Она говорила о храбрости ушедших, перечислила имена тех, кто пал с ее братьями, просила защиты у предков, предостерегла от грызни за отцовский трон, просила сохранять ясную голову и решать сей вопрос по чести. Ее дорога теперь в столицу лежит, под защиту самого конунга, о том пусть помнят и знают, глаз своих она с дома отчего не спустит и бесчинства здесь не потерпит. Говорила она не долго, потом, на правах хозяйки, к столу пригласила, выслушала пару речей о доблести ее родных и тенью выскользнула на улицу. Возле дома стояла телега на которую еще днем сгрузили все ее добро. Шутка ли, а вся жизнь уместилась в одной малой телеге. Асвейг и того бы брать не стала, но не хотелось ей, чтоб вещи братьев по рукам разошлись, лучше уж она сбережет не для себя, так для детей своих. Девушка вдоль дома прошлась, к морю спустилась, попрощалась со скалами, знала, что не вернется сюда более. Разрыдалась, сидя на гальке остывшей, рубашкой недошитой утирая соль. Море ей отвечало песнью печальной, шептало слова утешения, обещало, что братья ее дождутся у черты, что пройдет время и семья вновь вместе окажется, ей только надобно жизнь прожить так, чтоб богов не рассердить, а об остальном море позаботится. — Я буду сильной, братья мои, я буду храброй. Не посрамлю имя ваше и однажды войду в Чертог Небесный как истинная дочь севера. — Говорила и сама себе не верила. Но морю отвечать положено, богам говорить обещания громкие, ушедших успокаивать, а о своей душе она потом позаботится, когда первая пелена печали сойдет. Уж скоро рассвет, а там Ивар и долгая дорога до столицы, будет время подумать...

Отредактировано Asveyg Ulvdottir (2018-08-18 19:10:54)

Уходящим - покой, а идущим - удачи
И теперь нас с тобой только небо оплачет
А покинутый дом умирает с рассветом
Осень падает в ноги разбившимся летом

Солнышко уже трогало лучами выпавший волос ветра — белесое тонкое облачко над старой крышей общего дома. Скоро рассвет. Асвейг и сама не заметила, как луна покинула небосвод, закатившись за горизонт. Прощаться с домом было больно и страшно, но и остаться значило покориться тому, кто придет после. А кто-то обязательно придет, свято место пусто не бывает. Асвейг не хотела для себя такой жизни, скованной чужими интересами и желаниями. Дорога от Бронхольма вела в неизвестность, по ней многие уходили, единицы вернулись, может потому, что жизнь нашли лучшую? Есть ли смысл бояться того, что лишь от тебя зависит? Троп в мире столько нехоженых, столько судеб не прожитых, одна из них и для Асвейг сгодится, если верить и рук не опускать, если будущего не страшиться. Саму себя успокаивала, убеждала, улыбалась теткам, да девкам, что ее провожали, причитали, плакали, остаться просили, уговаривали. Нет, не так глупа она, вмиг из дочери ярла в обычную кухарку превратится, а она не хочет, не потому что работы боится, перед отцом стыдно будет, что имя его не смогла достойно нести. Слова добрые всем сказала, обещала приехать, навестить, но все они знали, что то пустые слова, девица навсегда дом отчий покидает, нет ей пути назад. Дворня еще долго ее провожает, вдоль дороги тянется, легкого пути желает и не понять толком с ней вышли попрощаться или на брата конунга посмотреть. Про Ивара много разных баек ходило в народе, одна другой краше. Но вот последний дом скрывается за пригорком и Асвейг отворачивается, нет у нее больше родного угла, неприкаянной ходить ей до тех пор, пока место в этом мире не найдет. Может, оно и к лучшему, что так.

— Знаешь, Сверр говорил, что принимая подарки от людей сердцу близких, мы жизнь меняем. Вот ты подарил мне лошадку и тем самым на канве жизни путь мне длинный вышил. Но подарок я твой с открытым сердцем принимаю, мне теперь дальняя дорога только в радость. — Лоашадку подаренную Асвейг в руке сжала, к сердцу приложила и сама себе кивнула, мол да, странницей великой ей не стать, но путь впереди длинный ждет, может, и за границу Аэнора, то лишь боги ведают. Про девок сенных с улыбкой слушала, вместе с десятниками посмеялась. Знала она, что девчата не с ней ехать хотели, а от жизни постылой сбежать, она их не винила, но и на свою тропку пускать не собиралась, нечего в новую жизнь старый груз тащить. — Далеко лишь по морю ходила, братья брали, говорили, что зазорно на побережье жить и моря не видеть. По воде скучать сильно буду, с братьями и отцом еще свидимся, когда срок придет, а вот с морем навсегда попрощалась, сердцем чувствую. — Асвейг обернуться хотела, но сдержалась, знала, что слезу пустит, так как в спину ей солнечными бликами море машет, волнами своими догнать пытается, с ветром вкус соли шлет, чтоб обернулась, с коня спрыгнула, в воду кинулась и пеной морской обернулась, став не то сказкой, не то явью. Много в народе про девок утопленных говорили, мол возвращаются они с полной луной, песни поют, за собой зовут, о скалы ребра разбивают и кровью рассветы окрашивают. Страшно и красиво.

— Хочешь, я песню спою, матушка научила. Нельзя же в дорогу и без песни идти, верно? — Асвейг подмигнула Ивару и улыбнулась, отгоняя дурные мысли о море и горе, пусть все позади остается, а она со своей лошадкой по тропке новой пойдет, богам виднее кому и какую жизнь проживать. Девушка поудобней устроилась в седле и тихонько запела, обретая уверенность с каждым словом.

<!--HTML-->
<center><object type="application/x-shockwave-flash" data="http://flash-mp3-player.net/medias/player_mp3_mini.swf" width="600" height="13"><param name="movie" value="http://flash-mp3-player.net/medias/player_mp3_mini.swf"><param name="bgcolor" value="#000000"><param name="FlashVars" value="mp3=http://d.zaix.ru/8otR.mp3"></object></center><br>

Асвейг ехала и на Ивара поглядывала, по сердцу ли ему песня. Раньше она часто пела для отца, потом забылось как-то, может пришла пора вспомнить дело, что душу грело. Дорога стелилась гладкая, да ровная, солнышко медленно ползло по небосводу, ветерок шаловливо игрался с волосами распущенными, кутался в них. Девушка допела, а потом придержала коня и поравнялось с Иваром. — С начала войны в столице не была, сильно она изменилась? Думаешь, смогу я там своей стать? Только честно говори, мне жалость не нужна, не могу себе ее позволить. — Жалость, она для маленьких, а Асвейг вчера враз на десяток лет постарела. Может, в Ильборге и оттает, помолодеет душой, если горе отпустит, оно же хуже всякой удавки на шее, жизнь тянет, невинность отбирает. — Мне теперь самой за свою жизнь отвечать? Страшно это...

Отредактировано Asveyg Ulvdottir (2018-08-26 20:18:02)