Несмотря на все ужасы войны, что была совсем рядом, неподалеку - рукой подай и себе возьмешь - Лив постепенно к такой жизни привыкла.
Постепенно печальные и страшные сны посещали ее все реже, и с большим рвением она бежала от наполненных слезами мечтаний, от душевной боли и тоски — бежала за теми, кто теперь с ней был всегда рядом. Старалась больше времени проводить с братьями [на их мужской манер даже научилась пояс повязывать], помогала Гуннхильд с маленьким Хельги... в веренице дел и не заметила она, как оценивающе присматривается к ней отец, будто хочет цену своему товару набить. Не заметила, как неожиданно в доме начали появляться юноши и мужчины незнакомые [общего в них было, скорее, только размер мешков с золотом], все говорили и говорили с Лив, пытаясь то ли интересными историями завлечь, то ли усыпить бдительность, чтобы коснуться тонкой ее коленки, что томилась под платьем. И каждый раз вздрагивала резко дочь Эйрика, словно кнутом удар получала, вскакивала с места резко - настолько неприятны были ей эти собеседники, настолько внушали ей непонятный страх подобные прикосновения.

Почти миновала белая вьюга - вечная спутница аэнорская - и едва реки, льдом скованные, не тронулись от резкого потепления, как отец торжественно объявил: он хочет взять дочь на тинг. Велел меха одеть лучшие да волосы распустить [пусть все знают, что у Лив волосы - будто солнцем весенним поцелованы] - ему хотелось видеть дочь подле себя во всей красе. И снова Лив ему верит, улыбается сладко, примеряя ворот из лисы к своему зимнему плащу, потому что рыжий идет ей больше всего. Замечает это и отец, ободряюще вздыхая - выросла его девочка, стала невестой за те холодные зимы, проведенные на войне. Кому ж отдать такую, чтобы не прогадать...

Лив вдыхает морозный воздух снова и снова, выдыхая его теплым паром - этим и руки греет, что по дороге совсем заледенели, да так, что и пальцами шевелить трудно. Поздно аэнорцы превозносят жертвы Семерым, но чувствует Лив печаль и траур. Словно наглотавшись воздуха морозного, что стал ядовитым, голова кружиться начинает - унесла многих бравых воинов болезнь страшная, что южане с собой принесли. Мало было им, чтобы северяне смерть от меча приняли, так наслали еще и мор. Лишь к Хелле сегодня обращаются, и чувствует Лив каждую новую боль тех, кто свою кровь на войне потерял [будто ей, а не богине шепчут]. И становится на душе так тяжело и совестно от собственного бессилия, что плакать хочется. Но замечает отец, как слезы у Лив по щекам льются, просит стереть быстро и бранит - нос от плача распухнет и раскраснеется так, что никому не приглянется. А от его слов и последующих действий плакать хочется еще больше, но Лив все же терпит. Старается, молчит, негодования и бури, внутри бушующей, не показывает.

Эйрик Олафссон вновь говорит ей о замужестве, вновь встречает в толпе веселящихся лиц новых знакомых, знакомит с дочерью и намекает, что пора бы под венец и в дом свой, пора... Лив раздосадованно мнет похолодевшие пальцы, но губы не кусает - слушает, улыбается встречным. Да только не по нраву ей сейчас как на скотном дворе свои достоинства показывать, да и обидно за себя становится: неужто отец совсем из дома выгоняет? А как же приболевший Ульвар, возле которого Лив сидит с раннего утра [лишь золотое солнце коснется ласковым светом равнины Эрессуна] и до полудня? Как же маленький Хельги, который так любит играть с сестрой, едва Гуннхильд желает заняться делами хозяйки? От осознания того, что не нужна она более в этом доме, Лив зажмуривает глаза и поднимает голову наверх, чтобы слез новых избежать.
Хозяин Эрессуна теперь желает, чтобы Лив его покинула.

Да задеть ли этим Лив? Пусть хоть в огне жертвенном все горит - плевать! Едва отец теряет бдительность за очередным разговором с толстяком-бондом, как дочь Эйрика сбегает, перед этим капюшон на себя накинув [пусть не заметит он в толпе златовласку] - бежит прочь с тинга, куда глаза глядят. Хоть в само Межмирье была рада попасть, лишь бы от такого позора скрыться. Зайдя за угол, оборачивается, словно погони и вправду боится. Проходит пару шагов - и внезапно чуть не падает на скользкой дороге, столкнувшись с кем-то плечом. Удержаться-то она смогла - незнакомец, с которым она столкнулась, успел за руки схватить - да только капюшон спадает, а с ним на плечи - и светлая копна ее волос.

- Храни вас Семеро в такой день, - вместо благодарности произносит Лив привычно слова, которые на тинге помнят, разве что, старики, - а теперь отпустите, - поднимая глаза на мужчину, она замечает перед собой молодого человека. Лицо его, казалось, еще войной и драками не испорчено, а глаза чистые, невзгод не познавшие... и все же заставила себя Лив свой взгляд опустить - негоже смущать [и смущаться самой]. Дрогнули плечи ее, когда попыталась дочь Эйрика вырваться - вместе с этим и кудри полностью закрыли порозовевшие щеки.

Отредактировано Liv Eiriksdottir (2018-08-26 03:27:59)